Харизма Дудаева была чуть ли не ошеломляющей…
События и публикации
13 января, как известно, в России принято отмечать Новый год по старому стилю. Праздник, одним словом, пусть и неофициальный. Даже в газетах в этот день чувствуется некая ленца. Да и новостей, как мы уже отмечали в одном из предыдущих комментариев, немного, можно немного порефлексировать на разные темы.
В «Независимой газете» от 13 января 1993 года такой темой стала Чечня.
Наталья Пачегина в рубрике «Мнение» публикует размышления «Чечня свободна по-своему. Республика глазами доброжелателя».
До начала первой чеченской войны еще почти два года. Раздрай между Москвой и Грозным пока еще не предвещает серьезной катастрофы. Обе стороны живут своей жизнью и демонстративно игнорируют происходящее друг у друга. Получается это плохо.
Пачегина пишет:
«…Иллюзорная, допускаю, на взгляд многих, свобода Чечни и в самом деле относительна, но ведь никто и не знает всей возможной меры свободы государства, созданного при таких, прямо скажем, необычных обстоятельствах. То, что одна из 16 автономных республик огромной Федерации посягает на ее целостность, трагично воспринимается Москвой не столько оттого, что до боли знакомой вырисовывается картина распада теперь уже создаваемой веками российской державы» (тут мутятся умы даже у закаленных в войне с «империей зла» борцов), сколько потому, что вся гамма гражданских чувств, знаний и представлений россиян о Северном Кавказе и о Чечне, в частности, как и двести лет назад, установилась на отметке «снисходительная ирония». Российские СМИ, правда, переплавили это чувство в чеканную «глубокую озабоченность происходящими в регионе процессами. Но, как и прежде, формулировка не заменила ни знания друг о друге, ни уважения друг к другу».
Оценка этого временного отрезка выглядит достаточно точной и одновременно лаконичной.
В изданной спустя десять лет, в 2002 году, московским Центром Карнеги книге Дмитрия Тренина и Алексея Малашенко «Время Юга. Чечня в России. Россия в Чечне» есть такие строки:
«События в Чечне являлись частью процесса распада Советского Союза. Еще 12 июня 1990 г. Верховный совет РСФСР принял Декларацию о государственном суверенитете Российской Федерации. Ровно год спустя был всенародно избран президент РСФСР. В Москве после этого стало два президента. Новая элита России сознательно шла на обострение отношений с раздираемым противоречиями и стремительно слабевшим союзным центром. На таком фоне провозглашение на Северном Кавказе независимой экзотической республики прошло почти незамеченным».
Тем временем в самой Чечне все заметней и глубже начинали культивироваться антироссийские, точнее, — антирусские фобии.
Наталья Пачегина рисует в своей статье выразительную картинку того времени, своеобразный апокриф, характеризующий формирующееся отношение чеченского общества по отношение ко всему русскому:
«А в теперь уже независимой Чечне рассказывают, что еще совсем недавно центр Грозного украшал памятник генералу Ермолову, на цоколе которого было высечено краткое, как военный рапорт, высказывание наместника: «Народа сего под солнцем нет подлее и коварнее». Интересно, что и среди свободных граждан Чеченской Республики в отношении россиян, во всяком случае, их руководства, присутствует та же снисходительная ирония людей, хорошо знающих, что им нужно. Спокойная ирония перекрывает все другие чувства чеченцев, хотя у них были время и поводы для культивации других эмоций.
Чечня сегодня, несмотря на все предостережения об усилении исламского фундаментализма в регионе, где образовалось чеченское национальное государство, представляет собой светское общество, в котором существуют два — чеченский и русский — государственных языка. Прошедший год показал явное стремление Чечни к такой схеме государственного устройства, при которой совмещались бы принципы западной демократии (парламент, институт президентства, Конституционный суд) и местных адатов — традиций, без которых немыслима жизнь чеченца…».
Скепсис автора относительно «предостережений об усилении исламского фундаментализма в регионе» хорошо понятен. В начале 1990-х экспансия исламского влияния как на Северном Кавказе, ни вообще, в мире не казалась серьезной угрозой.
Что же касается замечания Пачегиной относительно стремления Чечни к симбиозу западной демократии и национальных традиций, то здесь дело обстоит сложнее.
В своей книге Тренин и Малашенко пишут о государственном строительстве в Чечне времен Дудаева следующее:
«1992 г. стал временем активного законотворчества первого чеченского президента, который стремился с помощью указов нормализовать жизнь в Чечне, доказать свою легитимность и во всяком случае создать видимость нормальной работы возглавлявшейся им администрации. Российское же руководство, занятое внутренними проблемами, в том числе разработкой модели федеративного устройства страны, продолжало относиться к чеченскому сепаратизму как к типичному для текущего момента явлению (с поправкой на кавказскую экспрессивность), стоящему в одном ряду с отношениями Москвы и других национальных субъектов Федерации. Заметим, что положение о государственном статусе в принятой в марте 1992 г. Конституции Чечни («самостоятельное и суверенное государство») почти тождественно аналогичному положению в принятой в том же году Конституции Республики Татарстан («суверенное демократическое государство»).
История, как известно, не имеет сослагательного наклонения, но представляется, что если бы не две чеченские войны, такой светско-традиционный симбиоз жизненного уклада в республике имел бы право на существование. Во всяком случае, нечто подобное татарстанской реальности вполне можно было бы представить и в Чечне.
Поэтому, кажущиеся сегодня с дистанции двадцати лет иллюзорными замечания коллеги из «НГ», были тогда вполне оправданными. Но случилось то, что случилось…
В ноябре 1992-го вице-премьер, председатель Госкомитета по национальным отношениям Сергей Шахрай подписал распоряжение о приведении войск в районе административной границы с Чечней в состояние повышенной боеготовности. Формально это было связано с обострением в октябре–ноябре 1992 г. осетино-ингушского конфликта, однако в результате федеральные армейские части заняли позиции по периметру территории Чечни.
В книге «Время Юга» Тренин и Малашенко пишут об этом времени так:
«В Москве не предвидели возможных последствий жесткой дискуссии с чеченскими сепаратистами. Перспективу затяжной войны никто не рассматривал всерьез. Многие московские политики пребывали в удивлении от действий мятежного генерала, надеясь, что он скоро одумается, осознав бесперспективность своих претензий. Они считали чеченский сепаратизм «детской болезнью» переходного периода, которая, скорее всего, пройдет сама собой по мере разрешения общих проблем федерального устройства страны. Адекватный подход к складывавшейся в Чечне нестандартной ситуации так и не был выработан. Но и сами чеченцы — как дудаевцы, так и их оппоненты — толком не знали, как правильно распорядиться своей властью и влиянием для достижения решительной победы».
Наталья Пачегина не скрывает своего сочувственного отношения к проблемам Чечни того времени и того, как они решались дудаевским руководством.
«Конституция ЧР объявила равные политические и гражданские права для всех жителей республики независимо от их национальности, времени проживания в Чечне и вероисповедания, пишет журналистка. — И хотя эмиграция русских и других народов из Чечни имеет место (к сожалению, новая власть ЧР пока не располагает статистической службой), но она скорее обусловлена нынешними экономическими проблемами, которые, как известно, не знают границ».
Автор пишет и о «благородстве чеченских партнеров», продолжавших «выполнять свои обязательства по поставкам в российскую промышленность», несмотря на «экономическую, финансовую и воздушную блокады со стороны России».
«Несмотря на препоны правительства России в смысле финансового обеспечения, цитирует Пачегина одного из чеченских министров, хозяйственные связи Чечни с краями и областями Федерации не прерывались ни на день. Зато российские предприятия за этот год срывали договорные поставки. Итог года: Россия выполнила свои экономические обязательства лишь на 25 процентов».
Надо признать, двадцать лет назад большая часть коллег-журналистов, наблюдая за тем, как Москва совершает ошибку за ошибкой в отношениях с Грозным, — скомпрометировавшая российское руководство его неудачная попытка поддержать антидудаевский переворот в Чечне, назначение главным российским переговорщиком с Грозным Сергея Шахрая, несмотря на хорошо известную неприязнь, которую испытывал к нему Дудаев, и прочее, — плохо себе представляла тогда масштабы взаимовыгодного бизнеса, который объединял некоторые московские бизнес-группировки с чеченскими сепаратистами. А между тем, на территории Чечни делались огромные состояния. Постоянная конфликтность обеспечивала высокий уровень безнаказанности: достаточно вспомнить массовые случаи незаконного обналичивания так называемых «чеченских авизо»…
Вспоминая две свои встречи с Джохаром Дудаевым в те годы в Грозном, я могу честно признать: харизма его личности, своеобразное обаяние этого бесспорно незаурядного генерала «советской огранки», но не слишком удачного политика, действовали на журналистскую братию, в том числе, на меня, если не сказать, — ошеломляюще, то весьма эффективно. Мы покидали Грозный с желанием как-то помочь гордым и обиженным советской властью чеченцам, объяснить, чего они хотят от Москвы… Безусловно, этим нашим стремлением довольно искусно пользовался такой способный пиарщик Дудаева и идеолог чеченской независимости, как Мовлади Удугов, бывший комсомольский активист, превратившийся затем, как это часто бывает, в апологета исламского фундаментализма.
Никогда не забуду первое впечатление от встречи с Удуговым в его кабинете в президентском дворце в 1992 году, на его огромном столе было всего три предмета: телефон, письменный прибор и зеленый томик Корана… Очевидно, что раньше вместо Корана на этом месте так же хорошо смотрелся томик речей
Поэтому, когда читаю сегодня «мнение» Натальи Пачегиной в «Независке» двадцатилетней давности, я очень хорошо понимаю ее искреннюю веру в то, что чеченская независимость (забавная получилась тавтология) может принести здоровые плоды цивильной, светской жизни на Северном Кавказе, и даже как-то преобразовать внутриполитическое пространство России новыми, ранее невиданными, как теперь модно говорить, скрепами.
Что ж, как говаривал незабвенный Виктор Степанович Черномырдин, хотели, как лучше, а получилось, как всегда.